ПРЕДИСЛОВИЕ
Полагаю, дело самих читателей, а также критиков-рецензентов оценивать
новую книгу -- в меру собственных основательности и вкуса разбирать ее
особенности, отмечать достоинства, вскрывать явные и неявные просчеты,
словом -- дифференцировать, чтобы потом вывести интеграл(
Полагаю также, в данном случае нет особой нужды и в том, чтобы дотошно
перечислять достижения, приводить полностью "послужной список" автора книги,
которую вы держите в руках. Те, кого по-настоящему интересует фантастика, и
без моей подсказки вспомнят другие его книги. Многочисленные публикации в
коллективных сборниках, альманахах и журналах, а возможно, даже и то, что
писатель Андрей Балабуха охотно выступает и в роли критика: в соавторстве --
и без оного -- им написаны десятки статей, обзоров, предисловий и
послесловий к книгам других писателей-фантастов.
Потому -- в непосредственной связи с этой новой его книгой --
ограничусь немногим. Новая-то она новая( а вообще-то -- должна бы она была
быть первой, выйти лет на пятнадцать раньше. Ибо в шестьдесят четвертом году
написан "Аппендикс" -- самый ранний из дюжины рассказов, эту книгу
составивших, в семьдесят третьем -- "Антигравитатор Элькинда", самый поздний
из них, -- оттого-то, по-видимому, эту дюжину и замыкающий.
Парадокс? Ежели и оный, то вполне, увы, объяснимый (хотя, тем не менее,
и противоестественный).
Вспомним. пышно выражаясь, контекст эпохи: не такова же ли судьба и
других пишущих (и писавших: не у всех достало мужества продолжать, многие --
бросили!) ровесников Андрея Балабухи, почти безразлично -- фантастов ли,
прозаиков ли реалистов или поэтов. Это ведь их -- нынешних сорокалетних --
уже окрестила ярлыколюбивая наша критика "потерянным" для литературы,
"молчаливым" поколением(
Впрочем. воздержимся от пережевывания прописных истин сегодняшней
критики. Тем более, что к Андрею-то судьба -- в облике типографского станка
-- была все-таки достаточно милостива.
И первая его публикация состоялась, когда (едва ли не рекорд по тем
временам!) автору только-только стукнуло двадцать: был напечатан упомянутый
уже "Аппендикс", да не где-нибудь, а сразу в "Фантастике-67"! Тогдашние-то
сборники "Молодой гвардии" были куда презентабельны -- и читающей публикой
воспринимались совершенно иначе, нежели нынешние( И даже "Предтечи", первая
его книга, вышла всего лишь через десяток лет -- в семьдесят восьмом.
Правда, -- еще один парадокс и тоже вполне в духе времени! -- не на русском
языке: в Таллинне, в переводе на эстонский(
Но вот следующую, уже на русском, -- "Люди кораблей" -- пришлось ждать
еще пять лет.
А теперь(
Или нам с тобою не о чем вспомнить, Андрей Дмитриевич, -- представляя
друга читателю?
Перебирая недавно свой преизрядно-таки запущенный архив, скопившийся за
четверть века работы в "Уральском следопыте" (есть такой экзотический
журнал, на периферии издается -- в Екатеринбурге, неофициальной -- покамест?
-- столице Урала: полумиллионного тиража достиг, ног неясно -- надолго ли,
при нынешних на горизонте изменениях, диктуемых почтовыми и иными
монополиями), я неожиданно быстро наткнулся на рукопись, которую искал и в
сохранность которой, откровенно говоря, не верил(
(Забавная -- хотя и посторонняя -- деталь, о которой, приметив, просто
не могу умолчать в наши дни полнейшего развала отечественной почты. Штемпель
на конверте заказной бандероли: "Ленинград, 25.12.63". И второй:
"Свердловск, 27.12.63". Судя по регистрационной карточке, в тот же день, 27
декабря, бандероль с рукописью доставлена в редакцию: чу-у-деса!..
Привычно-то уже -- иное. В 1990 году подобную же бандероль -- из того же
Питера, от писателя Александра Щербакова, тоже заказную и даже оплаченную
так же, двугривенным, -- украшают штемпели: "Ленинград, 21.05.90" и
"Свердловск, 14.06.90"!!! Увы, прогресс -- вполне по Блоку -- нам только
снится. Поневоле -- для пересылки хотя бы этого предисловия -- начнешь
изобретать альтернативные оказии()
(То был рассказ-предупреждение, выразительно названный полустрокой из
стихотворного эпиграфа А.Позднеева: "Чтобы вновь не начинать с амебы(" В
рассказе варьировалась тема пришельцев: они оставляли в Баальбеке послание
для нас -- тех, кто придет спустя тысячелетия. Ибо были они -- землянами,
вернувшимися на родину из большой звездной экспедиции и заставшими лишь
пепелище на месте своей -- допотопной -- цивилизации. О что это были за
камни! Таких, наверное, никогда раньше не существовало на Земле: под
действием чудовищной температуры атомного взрыва они "плакали" и
"кровоточили". Это сразу бросалось в глаза, стоило только посмотреть на скол
какой-либо каменной глыбы. Ее черное нутро, правда, сохранялось, но часть
этого темного слоя просачивалась в наружные светло-серые слои так, что на их
поверхности появлялось что-то вроде лишая. Странным и больным казался такой
камень, словно пораженный паршой или проказой".
Экспрессивно написанный, со впечатляющими деталями и минимальными
сбоями в стилистике, рассказ был вполне "публикабелен" по тем временам,
разве что в некоторой прямолинейности упрекнуть автора -- но: не задним ли
числом? не с высот ли прошедших десятилетий?.. Однако портфель журнала был
переполнен: шел конкурс на лучший НФ-рассказ, редакция купалась в
непривычном изобилии вполне приличной фантастики( Впрочем, укажи тогда автор
в сопроводительном письме свой возраст, -- думаю, мы почти неременно дали бы
ему место в подборке "Слово нашим юным авторам". Но нет -- он подписался со
взрослой солидностью: "Андрей Дмитриевич Балабуха", --тем самым оставив мне
лишь призрачную возможность сочувственно процитировать его рассказ в
итоговом обзоре(
То был первый рассказ, посланный Андреем в редакцию. А вообще-то,
вспоминает он, "сколько себя помню, я всегда что-нибудь сочинял".
Приведенную выше цитату из рассказа -- в отредактированном, естественно,
виде -- вы можете найти в "Аппендиксе"; она -- единственный пока для меня
реальный след того рассказа, хотя в нем было и иное кое-что -- не устаревшее
и сегодня( Сравнение же этих первых двух рассказов с необычайной
наглядностью говорит о быстроте, с которой школьник Андрей Балабуха
избавлялся от упомянутой выше прямолинейности в разработке своих замыслов.
Правда, этот школьник -- едва ли не с отроческих лет! -- регулярно
посещал компанию профессионалов-фантастов, собиравшихся в те годы в
Ленинграде в клубе журнала "Звезда"(
(Через несколько лет, в шестьдесят девятом, состоялось наше очное
знакомство.
Крепкий, широкоплечий молодой человек, без намека -- эт(уж точно! -- на
нынешнее импозантное брюшко, с крупным, выразительным лицом, с
интеллигентными ("парнем" не назовешь, эт(уж точно) манерами петербуржца,
причем не в первом поколении.
Уверенный в себе (до самоуверенности(), весьма общительный, со всеми и
везде знакомый, знающий едва ли не все обо всем, -- я многажды в дальнейшем
убеждался в совершенно неистощимой и всеадресной его любознательности и
абсолютной (хотя ныне он изволит в этом сомневаться -- однако ж покамест не
верю я ему!) памяти.
Разница в возрасте -- всего неполный десяток лет -- постепенно сошла
между нами на нет за эти годы, тем паче, что и в плане чисто житейском он
тоже явно "рожден был хватом". В разумном и добром, естественно, понимании(
Как мало кто из моих знакомых, умел он -- и посейчас умеет -- обжить
занимаемое пространство, устроиться с максимумом созданных им самим удобств
-- и я, не скрою, всегда с удовольствием селился и селюсь вместе с ним. В
Москве ли, в семьдесят шестом, в обшарпанной донельзя, но зато и просторной
комнате общежития Литинститута, на Первом Всесоюзном семинаре
писателей-фантастов (о котором, странное дело, почти не вспоминают( а между
тем участниками его были и Ольга Ларионова, и Геннадий Прашкевич, и Борис
Штерн, и Виталий Бабенко. И совсем юный тогда Слава Рыбаков, и еще многие,
чьи имена сегодня на слуху у любителей фантастики; мощный был семинар --
эт(уж опять-таки точно!); в Николаеве ли, на Первых Ефремовских чтениях
восемьдесят восьмого года. В очень пожилой, но хранящей следы былой
респектабельности гостинице, где наш уютный (стараниями Андрея) двухместный
номер чаще кого бы то ни было навещал душа этих чтений Анатолий Федорович
Бритиков; или в Николаевской же глубинке, в пансионате под Коблевом, на
берегу моря, где в восемьдесят девятом во время первого (и по всему видать,
последнего) Соцкона мы хотя и бедствовали в течение нескольких дней по
причине полного отсутствия воды, но куда менее других, в том числе и самых
маститых отечественных и зарубежных фантастов, ибо -- по наводке Андрея же
-- своевременно умыкнули полнехонький трехведерный бак из-под уличной трубы
водопровода, в придачу к коему закупили оптом еще и ящик минералки; да и во
многих других местах -- признаюсь -- нам было хорошо! В том числе -- и
благодаря презренным сим удобствам, кои позволяли (вот ведь в чем штука!) и
чай изготовить, и кофе, и прочее иное -- чтобы собрать в данном (лишь
единицу времени назад -- пустом и неприглядном даже) пространстве уютную
компанию, за столом которой, и вновь эт(уж точно, "никто у нас не лишний" --
"и старики, и молодежь", как пелось в одной популярной некогда песенке. А
раз и те, и другие -- какую же вам еще избрать методу общения, чтобы и
стариков порасспросить, и опыта поднабраться, и не заскучать притом?
Благодаря Андрею, его напористой общительности, успел побывать и я,
неискоренимо -- вследствие натуры -- застенчивый провинциал, у тех, кого
иначе и не застал бы. В Ленинграде -- у Владимира Ивановича Дмитревского,
Александра Александровича Меерова, у "Деда" -- Ильи Иосифовича Варшавского,
светлая всем им память( И на заседаниях знаменитой ленинградской секции
фантастической и научно-художественной литературы, на обсуждениях рукописи
"Отеля(" братьев Стругацких, или нового -- тогда -- романа Меерова "Право
вето", или малопонятной и потому особенно привлекательной гипотезы живого
еще тогда Н.А.Козырева(-- А уж на квартире у Андрея (столь же, в моем
представлении, общедоступной, как и любой его или наш гостиничный "полулюкс"
или "совсем не люкс") с кем только я не перезнакомился за эти годы! В том
числе -- и с несколькими поколениями "молодых", каждому из которых так
хотелось -- да не всегда удавалось -- хоть чем-то помочь на предстоящем
тернистом пути(
В "Маленьком полустанке в ночи" -- одном из четырех рассказов, спаянных
в единый блок мечтою о нераскрытых резервах человеческого организма и,
главное, мозга, -- выведен среди других персонажей Озол --
литератор-фантаст, "человек простой, необразованный".
"Я дилетант, -- декларирует он. -- В лучшем, но, увы, утерянном
значении этого слова. Ведь что такое дилетант в исконном смысле?
Противоположность специалисту. Специалист знает все в своей области и
чуть-чуть в остальных; дилетант же, не имея специальных познаний ни в одной
области, имеет представление обо всех".
Хотя и утверждает Андрей Балабуха, что прототипом Озола был совершенно
конкретный человек (и я должен согласиться с этим, поскольку и сам был с тем
человеком когда-то знаком), однако ж дилетант из "Полустанка(" не перестает
казаться мне автопортретом. Во всем не во всем, но по крайней мере в бурном
его стремлении обо всем иметь собственное мнение.
Впрочем, при всей ненасытно-жадной открытости ко всему для него новому,
есть у Андрея Балабухи сфера постоянного интереса: море. Море и все, что с
ним связано.
У моря выросший, он и сегодня с мальчишеской верностью влюблен -- не в
пляжное мелководье Маркизовой Лужи, разумеется, но в тот истинно великий
Мировой Океан, что покрывает две трети нашей планеты.
(На берегу другого залива -- Днепровского лимана -- размечтались
однажды, встретившись на вышеупомянутом Соцконе-89, два писателя-фантаста --
Андрей Балабуха и Владимир Михайлов: яхту бы приобресть, да не пустяковину
какую. А настоящую. Вроде "Снарка", "Спрея" или любого из "Сен-Мишелей"! И,
отринув всю эту суету бесконечную, отправиться бы в кругосветку, чтобы, не
слишком сибаритствуя, однако и не чересчур уж ро Алену Бомбару живя,
подвигаться неторопливо "по морям, по волнам" и с неторопливой же, как
подобает, самозабвенностью предаваться писательским своим мукам за чистым
листом бумаги. Мне, излишне заматерелому обитателю Мировой Суши, явно
постороннему в том разговоре, понятно было, конечно, что красивая сия мечта
-- откровенно несбыточна, что это прекрасно понимают и сомечтатели(
Но не эта ли несбыточность внутренних устремлений и побуждает романтика
-- естественно, при наличии необходимых потенций -- выплескивать на бумагу
вымечтанный и выношенный заветный мир!
Не случайно именно морю была посвящена первая повесть Андрея Балабухи
-- "Майский день", которая впоследствии разрослась и превратилась в роман
"Нептунова арфа".
В этом романе, кстати, можно найти и объяснение влюбленности автора в
необъятную прародину всего сущего на Земле -- в словах Орсона Янга: "Просто
я люблю море. Оно -- полигон надежды. На море мы уже научились жить так, как
подобает человеку, -- с тех пор, как перестали считать океан театром военных
действий и неисчерпаемой кладовой. Где больше всего международных работ,
проектов, организаций? На море. Где, случись с тобой что, на помощь придет
любой? Опять же на море. Здесь мы все просто люди, а потом уже австралийцы,
русские, японцы, американцы( Здесь мы больше всего ощущаем себя
человечеством -- то, чему на суше нам еще учиться и учиться. Море -- это
модель нашего завтра. Тень грядущего. И потому его нельзя не любить".
Цитата, быть может, и великовата, но, взятая из книги, написанной до
громогласно возвещенной Перестройки, до явления миру и впрямь своевременного
Нового Мышления, она непредвзято свидетельствует: обеспечивая широту
взглядов на человеческий наш мир, фантастика и тогда, до перестройки, была
озабочена всеми жизненно важными проблемами этого мира. И будущее этого мира
проектировала едва ли не смелее и зорче, чем многие сегодняшние
перестройщики(
И еще об одной -- как выясняется, весьма ныне ценной -- особенности
фантастики.
В эпоху застоя в разряд чудачеств и маложелательных странностей отошло
многое, что в прежние времена таковым не считалось. Благородство,
бескорыстие, доброта, гуманность, верность идеалам, мечтательность и просто
созерцательность( Все это оказалось ненужным обществу, ищущему
комфортабельной и сытой жизни -- далеко не для каждого члена социума, как
оказалось, вопреки лозунгам на знаменах(
Закономерной была дегероизация не только идеалов, но и литературы, их
прежде проповедовавшей.
Восторжествовав без особых усилий в унылом сером монолите основного
книжного потока, дегероизация настигла вслед за тем и литературу
приключений. Настигла -- и разрушила, ибо прежних ее любимцев, волевых и
деятельных, сильных и по-старомодному благородных (словом, истинных Героев,
без коих -- какие же приключения!), заменили такие же рефлектирующие нытики,
деловитые эгоисты, обиженные судьбою "домашние философы". Под напором этих
"новых людей" наша литература не устояла, "забытовела" в массе своей
фантастика -- последнее прибежище романтики(
Времена, к счастью, все-таки изменились, и в качестве наипервейшей
сверхзадачи -- словно бы вдруг! -- вынырнула из прошлого потребность иметь
Человека Воспитанного. А получить-то его -- как? Десятилетиями дезавуируя
"заветы предков", как получить теперь работящего, сметливого,
предприимчивого и щедрого душой гражданина?
Кому-то обрести новую (то бишь хорошо забытую старую) нравственность
поможет религия -- не потому ли и стало нынче столь гарантировано лояльным
отношение к Богу в нашем исстрадавшемся от бездуховности обществе?
Кому-то -- да, религия, а остальным?
А для остальных (точнее бы сказать: вообще для всех -- и во все века
эпохи Гутенберга) уникальным учебником духовности была и остается Книга.
Вот и приходится фантастике нашей -- как и литературе в целом --
сызнова размышлять о новом (теперь уже -- новейшем) герое, по-старому не
обделенном элементарными человеческими добродетелями. К такому герою она
потихоньку и подвигается -- поначалу через "боевик", через "космическую
оперу", через "роман-путешествие", через повесть-сказку. Ибо и там, и там, и
там без Героя ну никак не обойтись: без него они -- такой же муляж, фикция,
нонсенс, как и безгеройное приключение(
Я с удовольствием восстановил в памяти ранние рассказы Андрея Балабухи.
В свете сказанного выше -- мне сегодня вдвойне по душе их романтичность, их
герои. По-прежнему по душе и новеллистическая неожиданность концовок,
прописанность персонажей, тщательность и даже изящество литературной
отделки, выверенная толика ироничности(
Я искренне рад, что они наконец-то сложились в книгу. И еще -- что под
Андреевым именем появились наконец и два рассказа, первоначально по
некоторым соображениям публиковавшихся только под глубоком псевдонимом, о
чем было неизвестно даже издательству(
<i>Виталий БУГРОВ</i>
|
